РЕЙС НА КАМБОДЖУ

Рассказ

Все случилось из-за того, что жена старшего брата родила двойню. Брат был несколько ошарашен подарком судьбы, потому что к трехлетней дочке прибавилось еще две и в однокомнатной квартире, где они жили, можно было сойти с ума от писка на два голоса, к которым присоединялась и трехлетняя Ксения. На семейном совете было решено, что пока брат с семейством переберется в трехкомнатную квартиру к матери, а Петя, чтоб не путался под ногами, уединится в однокомнатной.
Когда Петя услышал об этом, внутри у него радостно проплыл сладкий холодок, как будто в жаркий день он проглотил оплавленный кусок мороженого. Он постарался не выдать своей радости и прикидывался внимательно-равнодушным, пока мать объясняла, как он будет жить: во сколько приходить домой, что есть из приготовленного матерью. «И чтобы никаких пьянок, друзей там и прочего...» - добавила мать, строго глядя ему в глаза. На слове «прочее» Петя чуть не выдал себя, но удалось упрятать радостную улыбку, а потом уткнулся в книгу: слепо скользил по страницам глазами и жадно прислушивался к разговорам о переезде.
В первый вечер на новом месте он приехал из института довольно рано. После лекций с приятелями зашел выпить кружку пива в забегаловку недалеко от института, поболтали о возможных поездках летом, о скорой дискотеке в клубе. Петя ни слова не сказал о квартире - приберегал на потом, после...
В десять часов позвонила мать. Петя с достоинством отчитался о своих делах, что на ужин ел, чем занимается. А потом сидел, развалившись в кресле, слушал бормотание телевизора, мечтал.
На третий день он привел к себе Аньку Мозгалёву. В Москву она приехала из Сочи, жила в общежитии. До Пети доходили слухи о ее веселой жизни и подробности, от которых замирало дыхание. Мозгалёва прихлёбывала из стакана вермут, дрыгала ногой в такт музыке, смеялась как-то горлом, мягко и нежно, запрокидывая голову, а потом быстро научила Петю нехитрым премудростям любви.
В десять позвонила мать. Петя, стараясь говорить четко и трезво, сказал, что все нормально, заниматься закончил, решил немного послушать музыку, и скоро спать. Мать что-то заподозрила, в голосе ее звучало сомнение, она медлила.
- Перед сном погулял бы, на улице хорошо, - сказала мать. - Снежок идет.
- Верно, - радостно ответил Петя. - Сейчас и пойду. Спокойной ночи, мам. - И положил трубку.
Мозгалёва осталась у него. На следующий день с тяжелой головой, сонный Петя приехал в институт ко второй лекции. Аня пошла отсыпаться в общежитие. Преподаватель назойливо маячил перед доской, чертил громоздкие формулы, а Петя клевал носом и изредка ухмылялся, вспоминая, что теперь он уже д р у г о й , он не подкачал и был «что надо», как выразилась Мозгалёва.
Она явилась к концу последней лекции, встретила его у дверей, и они направились гулять. Сначала целовались в кино, потом сидели в кафе. На квартиру приехали поздно, около часа ночи. Через пять минут задребезжал телефон. Мать спросила, почему так поздно. Объяснил, что занимался у однокурсника, готовился к лабораторке, затем детектив смотрели по телеку. Мать сказала, что приезжать надо раньше.
Через неделю, встретив Аню в институте, Петя сделал вид, что страшно занят: надо задания выполнять, и брать просил съездить в магазин за книжными полками.
- Как знаешь, плеер мой привези завтра, - поморщилась Мозгалёва, чмокнула в щеку и убежала, а Петя задумчивый поехал домой: Мозгалёва в дым прокурила квартиру - мать вчера сделала замечание, что накурено, еле отговорился, - иссякла стипендия, растаяли деньги, отложенные на летний вояж.
Через неделю получил стипендию, и в тот же день пригласил в кино девчонку, с которой познакомился на сдаче зачета по лыжам. Заметил ее, когда еще готовились к старту. Она робко стояла рядом с галдящими однокурсницами, молчала, улыбалась, когда они смеялись. После дистанции он предложил ей свою помощь и, отобрав тяжелые лыжи, донес до лыжной базы, а оттуда поехали вместе. Нравилась ее беззащитность, нежные губы на бледном лице, тихий голос. Звали её Женей, училась на первом курсе по специальности организация перевозок. От своих подруг отличалась: те смешливые, бойкие, а эта - тихоня. Пете нравилось командовать ею.
После кино привел домой. Она разогревала ужин, а он сидел в кресле и объяснял, где что лежит. Сухое вино пила маленькими глотками, морщилась. Петя решил, что она первый раз пьет вино и только потому, что боится отказаться. Когда он поцеловал ее, она часто грустно вздыхала, едва слышно назвала его милым. И ничему не воспротивилась, но в одиннадцать сказала, что ей надо домой: мама будет волноваться.
После такого успеха Петя возгордился. Когда, проводив её, ехал в метро, то даже снял шапку, так было жарко от ощущения победы, уверенности в себе, рассматривал свое лицо в темном стекле вагона. Уже понимал, как неотразимо действует на девчонок его упрямый крупный лоб, короткие вьющиеся светлые кудри, откровенный взгляд голубых глаз. Ему казалось, что есть в глазах нечто демоническое.
Мать опять позвонила за полночь, но Петя уже говорил с ней по-другому. Голос окреп, звучали твердые нотки, так что и не подступись. Мать от неожиданности забыла про упреки, выслушала очередное «объяснение» и попрощалась.
А весной грянула катастрофа. Пришел в час ночи с очередной подружкой, а дома сидела разъяренная мать. Молча взяла за руку девушку и вышла с ней из дома. Вернувшись, сказала, что отправила ее на такси домой, и что терпению её пришёл конец: «Завтра собирайся домой». Через два дня Петя с треском завалил первый экзамен. Хотел скрыть от матери, но она специально звонила в деканат и все узнала.
Жизнь Пети превратилась в сущий кошмар. Целый день занимался в одной из комнат, в соседней пищали дети, вечером мать читала нотации, спать приходилось на кухне. На пятый день возвращения домой стали звонить по телефону подружки. Мать не разрешала подходить к телефону. Сама снимала трубку, говорила, что Петя готовится к экзаменам. С каждый новым звонком и новым девичьим голосом, требовавшим Петю, лицо её сначала все сильнее хмурилось, а когда уже раздражение усилилось до предела, то появилась в лице легкая тень изумления. Даже когда по вечерам в который раз высказывала одни и те же упрёки, смотрела как-то с недоумением.
И во всём был виноват, как считал Петя, преподаватель с кафедры конструкционных материалов - Алфеев. Это он поставил двойку. Седой старичок с тонкими чистыми пальцами, слишком белой и дряблой кожей, которая морщинилась везде: на руках, щеках, шее. Старичок слушал то, что бормотал Петя, пытаясь ответить на вопросы в билете, без всяких эмоций смотрел на Петю тихими, безнадежно спокойными вылинявшими глазами, иногда, вяло разомкнув голубоватые губы, задавал новый вопрос - и Петя чувствовал, что катится в пропасть. В глубине души Петя уже ненавидел этого старого осла, который, конечно же, и не помнит уже, что такое женщина, и поэтому, думал Петя, с такой брезгливостью смотрит на Петю - сильного, красивого, заласканного девушками.
- Плохо, Зуев, - закончил их беседу Алфеев, взял сухими пальцами зачетку и вернул Пете, а потом вписал в ведомость «неуд».
- Александр Лаврентьевич, - как можно более просительно сказал Петя, - разрешите послезавтра пересдать.
- Вы не подготовитесь. У вас же еще экзамены. - Голос Алфеева звучал похоронно.
- А сразу за последним экзаменом?
- Не знаю, как с расписанием у меня. - Алфеев помолчал. - Так сделаем: договоритесь с моей ассистенткой. Запишите: Нарусина Вера Михайловна.
Остальные экзамены Петя еле вытянул на тройки. Друзья его разъехались, а ему предстояла пересдача.
В конце сессии зашел на кафедру, хотя подучить ничего не удалось. Спросил Алфеева, оказалось, он заболел, тогда Петя назвал фамилию Нарусиной. Парень, что объяснялся с ним у дверей, махнул куда-то в сторону окна и умчался. Петя увидел сидящую спиной к нему женщину. Поскольку больше никого рядом не было, Петя направился к ней. Она, склонясь над столом, что-то писала.
- Извините, Вера Михайловна? - спросил Петя.
Она повернулась и сказала, что слушает. Петя автоматически стал выкладывать заготовленные фразы, а сам внимательно разглядывал её лицо, тайно ощущая блаженство - настолько неожиданным было увиденное. Вера Михайловна оказалась очень молодой женщиной, в её лице все было правильно, почти совершенно: полные бледно-розовые щеки, которые, как уже знал Петя, так хорошо гладить ладонями; большие темные глаза, они ласково грели, сочувствовали; ресницы наивно-строгие, губы крупные, влажно поблескивающие, под короткими черными волосами видны были розовые мочки ушей. Из-под строгого темно-синего жакета выглядывал ворот белой блузки, облегающий нежную шею.
- Ваша фамилия? - спросила она.
- Зуев.
- Да, кажется, Александр Лаврентьевич что-то говорил мне, - она наморщила строго лоб, повернулась к столу, взяла исписанный лист бумаги и сказала, не глядя на Петю: - Вы готовы?
- Да, - выдохнул Петя.
- За что вы двойку получили?
Петя объяснил, с трудом вспомнив вопросы билета. Она велела подготовить эти темы и еще продиктовала вопрос.
Петя сел за соседний стол, лицом к Вере Михайловне и, пока она работала, списал все из учебника. А потом он смотрел на нее, мучительно соображая, как с ней познакомиться. Решил, сначала сдать экзамен, а там - будь что будет.
Он увидел, как дрогнули её ресницы, но она не сразу повернулась к нему - помедлила.
- Вы готовы?
Петя молча кивнул. С грехом пополам он стал выкладывать все, что успел понять из учебника. Она слушала, иногда согласно качала головой, потом задала вопрос по другой теме. Петя поплыл, начал говорить вздор. Вера Михайловна небрежно поморщилась и остановила его.
- Тройка, - сказала она и вписала оценку в зачетку. - Вы свободны, но надо серьезнее заниматься.
Петя сидел не двигаясь, она ждала, её щеки вдруг порозовели. И Петя начал решительно, помня вывод, в который твердо уверовал за последние месяцы: женщину надо брать приступом, не давая ей опомниться.
- Вера Михайловна, во сколько у вас работа кончается сегодня?
- А в чём дело?
- Я провожу вас, - решительно сказал Петя, глядя в глаза Нарусиной, от чего голова его немного кружилась.
- В этом нет необходимости. - Она выпрямилась и вдруг встала и добавила: - Идите, у меня дела.
Вечером, около пяти, Петя Зуев сидел на лавочке в скверике у входа в институт. Он собрался дождаться ее во что бы то ни стало, первая неудача нисколько его не разочаровала. Тем более, что он знал, как переменчивы женщины, и стоит лишь немного подождать, и они уже жалеют об отказе. Он увидел её, когда почти отчаялся. Он даже вздрогнул - так хороша была её ладная фигура: маленькие плечи, длинные стройные ноги. Шла она как-то независимо, немного высокомерно подняв лицо, смотрела равнодушно, невнимательно.
Петя быстро прошёл вперед и сел на ограждение подземного перехода, чтобы попасться ей по дороге. Она заметила его, когда он спрыгнул с ограждения и вытянулся перед ней, высокий и ладный. Она оказалась чуть ниже его, смотрела сердито. Попыталась обойти его молча, но он двинулся рядом.
- Я провожу вас.
Она резко остановилась, улыбнулась и сказала:
- Чтобы не было недоразумений, Петя, вас так, кажется, зовут. Вы нисколько меня не интересуете. Могу вас уверить. Вас, похоже, избаловали ваши подружки. Не смейте идти за мной! Или я устрою скандал. Я могу, - добавила она серьезно и быстро пошла.
Он громко рассмеялся, было досадно, даже крикнул ей вслед:
- Подумаешь, невидаль.
Настроение было немного испорчено. Он был уверен, что она просто воображала - мол, студент ей слишком мелко, - рано или поздно ему удастся ее переломить, и она сделается как все: будет рада его ласкам и станет такой, какой он захочет.
Дома его ждала большая радость. Сначала мать около получаса читала ему нотации, что надо быть взрослым, ответственным человеком и прежде всего выполнять главную свою задачу: хорошо учиться. А под конец она сказала, чтобы он завтра переезжал в квартиру брата - уж очень тесно.
- Но смотри, - предупредила она строго. - Если что, опять вернешься, тогда уж всё.
Петя слушал равнодушно, он теперь знал себе цену, да и квартира не так уж была необходима: достаточно девчонок, которые всегда могут найти свободный угол. Он ещё подумал, почему мать не доверяет ему, не хочет понять, что он стал мужчиной и не нуждается в мелкой опеке. Если что, то и самостоятельно проживет.
На следующий день он позвонил Веронике, с которой неделю назад познакомился в институтской столовке. Пригласил её к себе. Дальше все шло как обычно. Правда, с досадой отметил про себя, что все время сравнивает Веронику с Нарусиной. Раздражало то, что девчонка явно проигрывала, хотя была недурна собой и кое-что умела неплохо. Но... стыло в её глазах какое-то равнодушие, даже скорее отчужденность, как будто не сам Петя её интересовал, а то, что он умеет делать с ней - и больше ей ничего и не надо.
А среди ночи Петя вдруг затосковал - так опустошенно и холодно стало на душе. Ему показалось, что он совершенно один в безграничном ночном мраке. За окном сиротски лепетала листва деревьев, холод полз от раскрытой форточки, пахло сыростью холодных июньских дождей, и рядом едва слышно посапывала во сне женщина, которая, в сущности, ему совершенно безразлична. Безразличны были и почти все предыдущие, помнилось лишь волнение первых дней, боязнь проштрафиться. А теперь знал, что опасения - пустяк, а страшно другое - чувствовать рядом холод отчуждения, тоску одиночества. Он представил, как ему казалось, всю землю: города, далёкие деревни, погруженные в сон, - представил длинную бесконечную череду таких же ночей. И почудилось ему, что каждый раз придёт к такой же безмолвной минуте, когда защемит сердце от необъяснимой обиды.
Раньше его нисколько не удивляла лёгкая циничность подруг, и сам был уверен, что надо быть насмешливым, грубым, потому что современный человек должен освободиться от разных глупостей, стать весёлым и успешным - это главное. А тихая Женька не в счёт, да она и сама, думал он, страдает от своих стыдливых комплексов.
А сегодня он почувствовал укол обиды, когда Вероника беззастенчиво и слишком равнодушно скинула одежду, обнажила перед ним своё цыплячье некрасивое тельце, юркнула в постель и слишком требовательно глянула на него. Он никак не мог забыть своей брезгливости. Она и сейчас мутила душу и не давала заснуть.
Утром, открыв глаза, он увидел её у стола, на котором стояли грязные чашки, лежали вчерашние засохшие куски хлеба. Полуодетая Вероника жадно грызла мелкими зубками желтый кусок сыра.
Пока одевались и собирались, Петя старался не встречаться с её глазами, дал себе слово никогда ей больше не звонить. Она сначала болтала всякий вздор, но, почувствовав, его неприязнь, замолчала и, кажется, обиделась.
Расстались совсем прохладно.
Весь день Петя часто вспоминал прошлую ночь. В конце дня отпросился с работы пораньше. Приехал в институт и зашел на кафедру. Но ему сказали, что Нарусиной сегодня не будет. Сначала Петя растерялся, но затем нашёл парня, с которым говорил раньше и попросил узнать адрес Нарусиной. Парень выпучил глаза:
- Откуда возьму?
- Нужно, слушай. Понимаешь, оказалось, в зачетке забыла она расписаться, - придумал Петя. - А надо. Знаешь, посмотри в профсоюзных бумагах, там адрес должен быть.
Лицо парня прояснилось, он пробормотал:
- Верно, момент, - и ушёл.
Нарусина жила в центре, недалеко от метро «Тургеневская». Петя проехал несколько остановок и сошёл у Казарменного переулка. Спросил, как найти нужную улицу.
Узкий, кривой тротуар вел к её дому. Прохожих было мало, да и все какие-то домашние на вид: семилетний пацан с исцарапанными худыми ногами, потрепанные шортики и майка, пенсионер в белой панамке. Запыленные окна первого этажа почти заглядывали в лицо: за тусклыми стеклами - занавески, комнатные цветы. Кругом царил сонный городской быт кривого переулка с детскими колясками во дворах и ленью теплого вечера. Дом, в котором жила Нарусина, был старинный, из красного кирпича, с широкой лестницей из полустёртых ступеней. У двери её квартиры Петя неожиданно разволновался, не сразу нажал кнопку звонка - дома никого не оказалось.
Разочарованно вышел во двор, бесцельно направился закоулками проходного двора. За углом двухэтажного дома почти столкнулся с Верой Михайловной. Рядом с ней шла борзая, понуро свесив вытянутую узкую морду.
- Здрасти, - смутившись от неожиданности сказал Петя.
- Добрый вечер, - проговорила Нарусина.
- Вера Михайловна... - начал Петя, не зная, как объяснить своё появление.
- Зовите меня Верой, - велела она. - В конце концов я всего года на четыре старше.
- Как вашу собаку зовут? - спросил Петя.
- Облиза.
- Смешно.
- Ничуть. Её так отец назвал. Маленькой была такая кокетливая, чистюля.
- Ваш отец охотится с ней?
- Раньше... Он погиб в экспедиции.
- Извините. - Пете стало неловко, как бы оправдываясь, он добавил: - У нас с братом тоже отца нет. Вернее, он есть, но...
- А я, вот, - она кивнула на собаку. - С ней мы живём. Мама у нас красивая, она вышла замуж.
- Вы тоже красивая.
- К сожалению.
- Почему? - удивился Петя.
- Вы этого не поймёте.
Петя ждал, что она добавит что-то, но Нарусина шла молча, покачивая кончиком поводка. Рядом, понуро свесив голову, брела собака, усталая и вялая. На Петю борзые всегда производили странное впечатление формой своего тела: неудобное, противоестественное, будто сплющили двумя плоскостями, а ноги свисают. Не верилось, что они могут быстро бегать. Спросил он этом Веру Михайловну. Она засмеялась.
- Да, по виду не скажешь. Вы даже не знаете, на что способна страсть. Видела как-то, отец однажды взял на охоту. Мне кажется, эти собаки силы хранят до самого главного момента, а потом в миг отдают. - Лицо Нарусиной осветилось, сразу исчезла тень усталости. - Я тоже папе сказала, что не верю в Облизу. А он из ружья выстрелил. Я чуть не упала от страха, а Облиза так завизжала - счастливо, по сумасшедшему. Носиться стала вокруг нас. В её голосе такая радость была.
Собака повернула к хозяйке голову, глянула унылыми глазами. Вера Михайловна провела ласково рукой по голове и шее собаки.
- Ну что, Лиза-Облиза грустишь? Потом заяц какой-то дурной выскочил. Как мы на него набрели? Облиза не с лаем, а с хохотом каким-то истерическим - за ним. Даже страшно было смотреть на неё. А я испугалась, что с зайцем станет. Долго ждали её, иногда лай слышали. А пришла, легла, и вид такой - вот-вот умрёт.
- А вы замужем были? - спросил Петя.
- Нет. - Она помолчала. - Хотя один раз что-то похожее было. Думала из дома убежать. С ума сошла. А потом всё прошло, оказалось, довольно обычно. Странно даже.
- Чего странного? Сейчас так сплошь и рядом, - заметил Петя. - Может, так и надо? Разве знаешь наперед.
- Меня это не касается, - как-то брезгливо поторопилась сказать Нарусина. - Мне пора, Петя, вы идите.
Петя не посмел навязываться, хотя подмывало дойти с ней до подъезда, там обнять насильно, поцеловать, войти в квартиру. Но он стоял на месте, смотрел, как удаляется Вера, а рядом шла, виляя сплющенным задом, борзая.
В субботу пришел днем, позвонил в квартиру, но её не было, только за дверью несколько раз тявкнула Облиза. Петя тихо позвал её, слышно было, как медленно простучали по полу когти, в углу двери внизу раздалось сопение, потом Облиза ещё раз тявкнула.
От нечего делать Петя пошёл бродить по городу. Через какое-то время набрёл на музей народов Востока, зашёл туда на выставку японской гравюры. Петя слонялся по тихим зальчикам, смотрел на девиц, переходивших от картины к картине. Одеты они были модно и по-летнему полуобнажено. Хотелось их трогать, целовать нежные плечи. Но пропускал девушек мимо, не реагировал на быстрые взгляды. В одной из комнат чуть не споткнулся - прямо на него с картины смотрела Нарусина. Её лицо, тёмные глаза, овальные упругие щёки, только чужими были странная причёска, слишком пышная, длинные спицы в волосах и ворот кимоно. На гравюре - вязь иероглифов, а рядом - листочек с переводом. Петя прочила:
«Звезду, скользящую в глубинах мрака,
Где не найти ни образа, ни знака, -
Ты знаешь ли?»
Петя снова взглянул на лицо японки. Она походила на статуэтку из нежного фарфора, было в ней что-то по-детски беспомощное, беззащитное. «Нет, конечно, Вера, - подумал Петя, - совсем другая. Уж глаза-то совершенно другие». Он дочитал стихотворение:
«И первый звук в нетронутой тиши,
Дрожанье струн девической души, -
Ты знаешь ли его?»
«Чепуха, - решил Петя, - поэтические слюни. Всё гораздо проще». Но когда выходил из прохладного сумрака музея в душный воздух полдня, повторил про себя: «Дрожанье струн девической души...»
Петя спустился в метро и скоро снова медленно шёл по той же кривой улочке, думая о тех странных ощущениях, что последнее время одолевали его: не мог объяснить себе, зачем приезжает сюда, когда можно всё гораздо быстрее и проще, стоит лишь кликнуть. Неожиданно, перед самым носом из пыльного двора вылетел знакомый студент с пятого курса Славка. Фамилию его не знал.
- Ты как тут? - спросил он.
- Случайно, - замялся Петя. - В музее сегодня был. Интересно, японская гравюра.
- А-а, мура, - отмахнулся Славка. В руке он держал спортивную сумку, весь был напружиненный, сильные мускулистые руки, мощная грудь распирала безрукавку. - Меня одна затащила на какую-то выставку - скучища такая. Я, вот, на тренировку, скоро кубок.
- Слушай, - сказал Петя, - я тут видел с кафедры материалов Нарусину. Она что, живет здесь?
- Верка что ли? Живёт, в соседнем доме. - Славка махнул рукой. - Чего, понравилась? - Славка ухмыльнулся.
- Просто увидел, - Петя пожал плечами.
- Да, красивая, - сказал Славка. Они уже прошли переулок и двигались к трамвайной остановке. - Но, знаешь, чокнутая. Как батя ее погиб в экспедиции, так, не иначе, повредилась. Я тут пытался подкатиться, а она мне про их семейную жизнь рассказывать, Знаешь, говорит, Славик, он ведь из-за денег погиб. Я её обнял, а она: ты меня не жалей, я сама справлюсь. Так повздыхал я, посочувствовал и отвалил ни с чем. И тебе не советую.
- Да я просто спросил.
- И я просто, - подмигнул Славка. - А мамаша у неё точно - стерва. Из того соки выжала, а теперь ещё кого-то подцепила, приезжали как-то на «Мерсе» - вся в фирме... Да! Верку мы со школы ещё звали мамзель Нана. - Славка засмеялся. - Ну, тебе куда? Я до метро.
Петя сказал, что ему в другую сторону, посадил Славку в трамвай, а сам пошёл обратно.
Дверь опять не открыли, пару раз тявкнула Облиза.
Заехал к матери, долго сидел в кресле, хотел поговорить с ней, но в доме не затихала работа. Мать постоянно двигалась между кухней и детской, по пути спросит, как дела, а сама уже слушает, что ей кричит из кухни невестка, а там двойняшки хором запищали или Ксения пристанет с куклой - бантик развязался. Петя хотел уже уходить, но тут мать села рядом на стул, вздохнула облегчённо и оглядела внимательно сына.
- С тобой что-то происходит, случилось что? - спросила она.
- Да нет, - Петя помялся. - Слушай, мать, почему вы с отцом разошлись?
- Что это ты спохватился? - Она попыталась улыбнуться. - Столько лет прошло.
Петя пожал плечами, ничего не сказал и продолжал смотреть на мать. Она долго молчала, улыбка сошла с лица.
- Не знаю... - Она поморщилась болезненно. - Так и остались мы чужие. Он из брони какой-то, сострадания не было.
- А разве нужно?
- Когда очень долго живешь, нужно.
- Не понимаю.
- Твое время не пришло. От того и беспокоюсь за тебя, чтобы глупостей не наделал. Человек - очень хрупок. Можно умереть от равнодушия, незаметно.
- Неправда. - Петя нахмурился. - Вот Васька из соседнего подъезда алкаш. Ему хоть бы что.
Мать отрицательно покачала головой:
- Допился. Месяц назад нашли на балконе. Несколько дней пролежал скрюченный.
Петя помнил, как однажды в вечерней полутьме, с год назад - как только вклинивается в память подобное - Васька сиплым голосом кричал своей матери, стоявшей на балконе: «Мам, через полчаса приду, пожарь колбаски». И столько было в его голосе сладострастия голодного человека, что Васькина мать, измученная вконец двумя сыновьями алкоголиками, ответила чуть не плача от радости: «Хорошо, сынок». Больно было помнить подслушанное откровение двух безнадежных людей, которые ещё надеются, чему-то радуются. А ничего уже не могло быть, кроме скрюченного тела на балконе.
- У тебя есть телефон отца? - спросил Петя. - Дай мне.
Приехав к себе, Петя долго сидел на диване, соображал, что он скажет отцу. До этого, можно считать, он и не вспоминал об отце. Тот иногда выплывал незаметно, посторонне, были подарки, ненужные разговоры. Последние годы, стал вроде бы и совсем лишним. И Петя чувствовал неловкость своего интереса к отцу, не хватало решимости набрать его номер.
У телефона оказался отец, и Петя с облегчением вздохнул и назвался. Неожиданно отец расчувствовался, заторопился, стал благодарить за звонок. Петя ответил, что с учебой нормально, сессию сдал. Потом он помялся и спросил, почему они развелись.
- Я вас очень любил, - ответил отец, - и сейчас. Но ссорились мы, с мамой-то. Вот так.
- Пап, скажи, - Петя помедлил. - Как можно с одной женщиной всю жизнь прожить?
- Я сам не очень... понимаю, - отец стеснительно хихикнул. - Но ты не думай, что расстаться легче. Сколько времени прошло, а всё болит. Знаю, что лучше так, а вот чуть вспомню - и довольно тоскливо.
- Ну, так это ведь мама, - сказал Петя, вспомнив, как легко забыл своих подруг. - С другими-то иначе.
Отец засмеялся снисходительно.
- Это для тебя она - мать, и другой никогда не будет. А для меня иначе. Тут другое дело. Как бы мы не были, ну, чужими что ли в начале, а всё равно что-нибудь да зацепит, вклинится, да так, что потом не оторвёшь. Понимаешь?
- Не очень.
- Ну, может, позднее разберёшься.
После разговора с отцом Петя вспомнил Мозгалёву и сразу решил, что она вряд ли объяснила бы, в чём тут дело. Она иногда при встречах в институте издали улыбалась ему многозначительно, с подтекстом и довольно откровенным. Петя медленно перебрал в уме подружек, перебывавших у него с февраля. Решил, что если и звонить, то Жене: она - единственная, казалось ему, могла что-то сказать.
Она была дома. Обрадовалась, как будто не было почти трехмесячного разрыва. Петя даже отнёс её радость на счёт своей неотразимости.
- Куда ты пропал? - спросила она, будто не понимала.
- Да так, дела всякие, - отговорился Петя. - А у тебя что, с тех пор никого не было?
Она долго молчала, потом сказала серьёзно:
- Нет.
- Ну и зря. Я ведь не запрещал.
- А мне никто не нужен... кроме тебя.
- А почему?
Она снова долго не отвечала, потом сказала обречённо:
- Я однолюб.
- Придумала тоже.
- Нет, просто я без тебя не могу, - сказала она жалобно.
Петя не знал, что сказать.
- А если мне другая понравится, тогда что?
- Не знаю.
Голос её дрогнул, Петя почувствовал, как безмерно жалко стало эту девчонку. Он вспомнил её нежноё податливое тело, беззащитно зябнущее, стоило лишь ненадолго оставить её одну, глаза с постоянным ожиданием в глубине.
- Да, - промычал он в трубку. - Ты в самом деле не можешь иначе?
- Не могу, - Женя едва лепетала.
- Ну, знаешь... ты не отчаивайся особенно. - Петя не понимал, как её утешить. - Может, образуется.
- Петя, - выдохнула она. - Ты... меня любишь?
- Конечно, всегда, - соврал Петя, и ему стало стыдно, а сказать правду не мог. Неожиданно добавил: - Но, ты знаешь, я тут полюбил одну женщину, так получилось. - Эти слова прозвучали для него странно и необычно, словно он открыл в себе нечто непонятное.
- Я боялась этого, - голос её прозвучал безнадёжно. - А она тебя любит?
- По-моему, нет.
- Ты очень мучаешься?
- Да. - Петя ощутил, как спала с души тяжесть, едва он пожаловался.
- Я понимаю тебя.

В воскресение дверь открыла Нарусина. Вера смутилась, может, потому и не прогнала сразу, а неуверенным движением руки пригласила войти. Петя остановился в прихожей, не знал, что сказать, увидел, как её лицо нахмурилось.
- А я вчера не застал вас, Вера, - сказал он.
- Не надо вам ходить. - Нарусина отвернулась.
- Я на выставке был, решил зайти. - Он запнулся: Там гравюра японская. Ваш портрет нашёл.
Брови её легко вспорхнули, она снова смотрели на него, и у Петя сладко замерло сердце. Он снова видел яркие лепестки губ, полные щеки, молочно-нежные, чуть розоватые, как спелый персик, чёрные изящные ресницы и глаза, тёмные, с тихим влажным блеском. «Нет, совсем не похожа, - подумал Петя, - лучше гораздо. Ничего в ней от японок».
В прихожую вошла Облиза, её длинная морда повисла возле колена хозяйки, коснулась ухом ноги.
- Иди к себе, Лиза. - Вера повела ногой, подталкивая собаку. - Ладно, - решила она, - раз уж пришли, чаем напою.
- А ваши предки откуда родом? - спросил Петя, когда Нарусина вернулась в комнату с чайником.
- Из Саранска, дед и бабка оттуда по отцовской линии.
- А японцев у вас в роду не было?
Вера засмеялась:
- Это в связи с выставкой? Нет, по крайней мере, мне неизвестно.
- Может, ошибаюсь, наверное. - Петя говорил немного волнуясь, словно хотел сказать главное и никак не решался. - Мерещатся мне в вашем лице какие-то восточные черты, азиатские.
- Ну что ж, азиатов, может, и намешено, где-то в тёмном прошлом.
- Ваше лицо перед глазами всё время.
- Лицо? - медленно проговорила Вера, потом встала, открыла ящик письменного стола, достала фотографию в рамке и поставила на стол, а сама села рядом, приблизив лицо к фотографии: - Похожи?
Сходство было полное: то же совершенство, на которое иногда способна природа, только глаза смотрят жестко и губы сложены чувственно, немного грубо.
- Похожи, - глухо проговорил Петя.
- А чем расходимся?
Петя снова перевёл глаза с лица Веры на портрет, и тут осознал разницу: был в лице на портрете едва заметный налёт гнильцы - а в чём, не уловить никак.
- Не знаю, в чём, но есть.
Вера встала, мгновенно убрала портрет и взволнованно прикрыла лицо руками.
- Как он мог не видеть? Пусть она мне мать, но я не могу понять. Та самая красота. Ослепила его - и убила. Ненавижу себя, потому что красивая, похожа на неё. Во мне иногда появляется желание нравиться, повелевать. Противно, как мужики млеют. Д о в о л ь с т в о , какое мерзкое слово. Мать все время его повторяет. А я не могу, хочу вырваться, уехать. - Она взглянула на Петю. - Я не пара вам, Петя. Это пройдёт, забудете - и всё.
Петя не знал, что сказать, он лишь чувствовал, что сейчас уже не может рассмеяться, как тогда у института.
- Если вы так считаете, - проговорил наконец Петя. - Но не торопитесь, Вера, ладно?
Она не ответила, но улыбнулась и кивнула. Петя встал и, забыв о чае, попрощался.
Вся следующая неделя прошла для Пети неожиданно растянувшимся праздником. Практика на дорожной работе не тяготила. Как только начинался очередной простой - асфальта нет, каток сломался или бордюрный камень не подвезли, - Петя садился немного поодаль от ребят, в жидкий тенёк кустарника и глядел в небо. А небо в эти дни было необыкновенно голубым, лишь в полдень пробегали завитые белоснежные облака, а потом быстро таяли в сухом нагретом воздухе. Её отказ нисколько не пугал его, было достаточно, что она говорила с ним, что она нравится ему, и теперь он понимал, почему Женя ни разу не попрекнула его за длительное молчание: она было гораздо счастливее его. Для неё каждый день вдруг стал осмысленным, приобрел новое значение. Какое?.. Петя даже не пытался точно ответить. Ему было хорошо.
В пятницу вечером Петя снова поехал к Нарусиной. Дверь открыла незнакомая женщина в неряшливом халате, небрежно завитыми короткими волосами, голыми ногами с пергаментно блестящей кожей.
- Вам кого? - спросила он оторопевшего Петю.
- Веру Михайловну.
- А зачем она вам?
Петя долго соображал, как быть, затем сказал:
- Я студент, - и замолчал.
- А-а, - промычала женщина, лицо её стало мягче, - студент... Уехала Вера Михайловна, надолго. А я тётка её. Всего хорошего.
Дверь захлопнулась. Петя не мог отойти, слышал, как медленно простучали по полу когти Облизы. Петя снова нажал кнопку звонка, тявкнула Облиза. Женщина снова открыла.
- Ну чего тебе?
- А куда она уехала?
- В Камбоджу, на два года. Вот так, голубчик.
Петя ошарашено смотрел на неё, неожиданно для себя спросил:
- А её отец вам братом приходится?
- Точно, - женщина удивленно смотрела на Петю. - А ты откуда знаешь?
- Я у Веры Михайловны курсовую делал, она как-то рассказала, что он много путешествовал, - начал врать Петя.
- Вон чего. Ты знаешь, дружок, у меня варенье на огне, пойдём на кухню.
Петя сидел на табуретке возле стола и ел пенки, которые дала ему тётка. Она помешивала варенье и рассказывала, искоса взглядывая на Петю.
- Михаил немного с причудой был. Влюбился в эту стерву до беспамятства. А Верка вся в неё. Хороша, правда? Сердце только отцово, мягкое. Как для неё выламывался. У него ведь здоровье давно плохое было, а при ней совсем истончился. А всё лез в экспедиции, деньги зарабатывать. На медкомиссию друзей вместо себя подсовывал. Вот жилы тянул-тянул, да и лопнули. - Тётка огорчённо вздохнула. - Я ему сколько толковала: брось ты эту заразу, сколько баб хороших, хозяйственных, любить тебя до беспамятства будут, заботиться - а он всё своё. Она, говорит, хорошая! Ага, хорошая, - хмыкнула тётка. - А у самого глазищи сразу загорятся, смеётся. Ну и дураки эти мужики. - Тётка засмеялась, глянула на Петю и спросила: - Тебе Верка нравится?
- Она красивая, - проговорил Петя.
- Во-о, красивая, только улетела наша птичка. Что её понесло? Семью заводить надо, ей только свистнуть - набегут кобели проклятые. - Тётка хохотнула и снова вз